«Стихотворение Маяковского все время на острие комического и трагического»

Красота борьбы, преодоления, или, как выразился Луначарский, «стремление к мужественности», проявляется так или иначе в каждом произведении Маяковского. Но Маяковский не был розовым оптимистом, не упрощал жизненных противоречий. «Тот, кто постоянно ясен, — тот, по-моему, просто глуп», — говорил Маяковский. «Постоянная ясность», «тишь да гладь» никогда не были свойственны поэзии Маяковского. В его стихах много сложного и трудного, горечи и боли.

Ставшее классикой стихотворение «Юбилейное » воспринимается нами как вдохновенный гимн жизни

(«Ненавижу всяческую мертвечину! Обожаю всяческую жизнь!»), как свободный и раскованный, иногда шутливый, иногда гневный, серьезный, всегда исполненный убеждения в производстве своего времени, своей эпохи разговор поэта с горячо и нежно любимым Пушкиным, которого он хотел бы видеть своим современником и соратником, — разговор боевой и оптимистический. Где-то в глубине стихотворения можно почувствовать много горечи и боли… Стоит вспомнить хотя бы некоторые строки, которые «приглушены », чтобы понять, как много здесь горечи:

Вот когда и горевать не в состоянии —

это, Александр Сергеевич, много тяжелей.

Красота

борьбы сквозит во многих стихотворениях Маяковского. Но проявляется она по-разному. Пожалуй, важнейшее место здесь занимает юмор, которым Маяковский пользуется тонко, умело и разнообразно. Один из ярчайших примеров — стихотворение «Мелкая философия на глубоких местах». Нервные и напряженные ритмические перебои, мысли о смерти, о жизненной суете — кто застрахован от этого!

Я родился

рос,

кормили соскою, —

жил,

работал,

стал староват…

Вот и жизнь пройдет,

как прошли Азорские

острова.

Это строки большой поэтической силы. Но стихотворение берет за сердце не щемящей тоской, а наоборот, поэтической силой ее преодоления, которое не устранило грусть, но обогатило стихотворение эмоциями сильной и сложной личности. Своеобразие стихотворения создается игрой переходов от грустного к смешному, а главное — сдерживающей силой самоиронии, которая ощущается уже в заглавии: «Мелкая философия на глубоких местах». В том, что Маяковский всегда находит художественное средство, чтобы ограничить, обуздать, обезоружить чувство тоски и печали, не следует видеть искусственную, заданную, диктуемую извне черту его поэзии. Но средства «обуздания» всегда различны. Вот, например, «Разговор на Одесском рейде десантных судов: «Советский Дагестан» и «Красная Абхазия». В основе стихотворения — вечная тема любви, трагедия усталости и одиночества. Но поэт объективирует свои переживания в разговоре двух судов, и благодаря необычной этой форме, благодаря тому, что любовные взаимоотношения развиваются в точном соответствии с «повадками », «образом жизни» и лексикой «героев» — пароходов, в настроение тоски и одиночества сразу же проникает шутка, стихотворение озаряется улыбкой, и все вдруг смещается — стихотворение озаряется богатством интонаций, «обуздывающих» односторонность мрачных переживаний. И лишь в конце, в метафоре, превратившей Черное море в огромную слезищу, оброненную мирозданием, тоска напоминает о том, что она — не мгновенно растаявший призрак… Подобной «двойственности», в которой проявлялось своеобразие поэта, Маяковский остался верен до конца своей жизни, даже в предсмертном письме «Всем»:

Как говорят —

«инцидент исперчен»,

любовная лодка

разбилась о быт.

Я с жизнью в расчете

и не к чему перечень

взаимных болей,

бед

и обид.

Лишь два инородных мазка в трагической картине: ироническое «инцидент исперчен» и пародийно-романсовое «любовная лодка » — и снова перед нами стихи мужественные, сильные в своей необратимой трагичности. Когда-то, обращаясь к любимой женщине, Маяковский восклицал:

Но где, любимая,

где, моя милая,

где

— в песне! —

любви моей изменил я?

В песне… Песня, то есть поэзия, была самым главным в жизни Маяковского. Конечно, она была неотделима от жизни. Но в жизни могли быть промахи, ошибки, заблуждения, могла наступить минута предательской роковой слабости, которую человек не смог перебороть, а в поэзии нашло отражение только самое дорогое, заветное, то, что было неподвластно слепому случаю и игре случайностей.