Живая поэзия Николая Клюева

Сразу после Октябрьского переворота, как и многие русские интеллигенты. Клюев щедро авансировал тогдашние события пламенными строками своих стихов Поэт был уверен, что наступило время осуществления заветов истинного христианства “Христос отдохнет от терновых иголок, и легко вздохнет народная грудь”.

В 1918 году Клюев вступил в РКП(б), не находя противоречия между христианскими и коммунистическими идеалами. Однако надежды поэта не оправдались Уже через два-три года после революции становится ясно, что новыми незваными

хозяевами России берется жесткий курс на “всеобщую индустриализацию” страны. Кровавый террор, уничтожение веками существовавшей крестьянской цивилизации перевернули взгляды поэта. Коммунисты для него теперь — “рогатые хозяева жизни”.

В 1920 году Клюев был исключен из партии за свои христианские убеждения, которыми не поступился. Строки о том, что “Лениным вихрь и гроза причислены к Ангельским ликам”, заменяются другими, исполненными сдержанности и глубокого сомнения: “Мы верим в братьев многоочитых, а Ленин в железо и красный ум…”

После этого Николай Клюев много десятилетий

считался “отцом кулацкой литературы”. Стихи и поэмы Клюева, сохранившиеся вопреки эпохе, приведшей его к гибели, теперь публикуются. Также обнародовано эпистолярное наследие поэта и его публицистика. Большинство его статей и заметок публиковалось а страницах местной газеты города Вытегра Олонецкой губернии, где он жил в 1919—1923 годах. Со страниц своих произведений Клюев встает во весь свой громадный рост — и как великий поэт и оригинальный мыслитель, и как самобытная и неповторимая личность.

Будут ватрушки с пригарцем,

Малиновки за окном,

И солнце усыплет кварцем

Бугор с высоким крестом.

Под ним с мощами колода,

Хризопраз — брада и персты…

Дивен образ. Дева-Свобода

Возлагает на крест цветы.

В этих немногих строках кроется так много дивных, прекрасных деталей, воссоздающих уходящую Русь. Стихи написаны в 1922 году. В это время Клюев уже не скрывает, что многое из происходящего ему чуждо и даже враждебно до невыносимости. И он не молчит. Он выносит свое страдание в стихи и прозу и сохраняет ту внутреннюю правдивость, которая является мерилом подлинной художественности.

Поэтому его произведения — это светлое облако воспоминаний по Руси отлетающей. Вот, например, отрывок из статьи Николая Клюева “Сорок два гвоздя”: “Жаворонки, жаворонки свирельные! Принесите вы нам, пропащим, осатанелым, почернелым от пороховой копоти… хоть росинку меда звездного, кусочек песни херувимской, что от ребячества синеглазого Под ложечкой у нас живет!”

Эти слова перекликаются с одним из стихотворений поэта, написанным примерно в то же время, но до недавнего времени не публиковавшегося: Пулеметного беса не выкурят ладаны:

Обронила Россия моленный платок.

И рассыпались косы грозою, пожарами,

Лебединую грудь взбороздил броневик.

Не ордой половецкой, не злыми татарами

Окровавлен священный родительский лик.

Схоронись в буреломе с дремучим валежником,

Обернися алмазом, подземной струей,

Чтоб на братской могиле прозябнуть подснежником,

Сочетая поэзию с тайной живой.

В творчестве Клюева звучит также другая животрепещущая для поэта тема — революция и религия. Известно, что он был противником официальной церкви. “Я не считаю себя православным, ненавижу казенного бога” — писал он А. Блоку в 1909 году. Поэт получил особое воспитание: в доме его было много рукописных и старопечатных книг религиозного содержания, мать учила его грамоте по Псалтырю, а в ранней юности он был послушником в Соловецком монастыре.

Понимая, что революции с религией не по пути, Клюев, действительно поначалу отдавший “свои искреннейшие песни революции”, и сам пытался “презреть колыбельного Бога, жизнедательный отчий крест”, но не мог этого сделать, коря потом себя за отступничество: “Родина, я грешен, грешен, богохульствуя и кляня!..”

Вот почему среди произведений Клюева 1919—20 годов немало таких, в которых он ищет и находит общее между современными революционным идеями и идеалами первых христиан. Именно поэтому его исключили из партии. В 1922 году в центральной печати появилась статья Троцкого о Клюеве, в которой поэт объявлялся “крепким стихотворным хозяином” и высокомерно отлучался от революции.

В ответ Николай Клюев напечатал под псевдонимом в газете “Трудовое слово” семь прозаических миниатюр, что называется, “на злобу дня”. Все они относятся к жанру фельетона. В них раскрылся самобытный талант Клюева как сатирика-полемиста. Вот небольшой отрывок из такого фельетона: “Тьма в Вытегре большая, не только на улицах, но и в головах. Уличная тьма фонаря боится, а мрак, что голову мутит, фонарем, даже если его под глаз взбучишь, — не разгонишь”.

На смерть Сергея Есенина Клюев откликнулся погребальным “Плачем…” Хорошо знавший и любивший Есенина, Клюев горюет о его душе почти по-матерински:

А у меня изба новая — Полати с подзором, божница неугасимая, Намел из подлавочья ярого слова я Тебе, мой совенок, птаха моя любимая! У Клюева был свой образ Есенина. “Олонецкому ведуну” виделся он “дитятком”, чистым сельским “отроком”, которому суждено стать жертвой города — чуждого, враждебного ему мира. И предчувствия Клюева оказались верны. Стало понятно, что поэзия народа, эта мощная духовная сила, очищающая и несущая свет и правду, не нужна была власть имущим:

“Куда ни стучался пастух — повсюду урчание брюх”.

Только мне горюну — горынь-трава… Овдовел я без тебя, как печь без помяльца, Как без Настеньки горенка, где шелки да канва Караулят пустые нешитые пяльца!

Творчество Николая Клюева становилось для советской власти опасным. Многие годы поэт провел в сибирской ссылке и был расстрелян в 1937 году.

Ягода зреет для птичьего зоба,

Камень для веса и тяги земной,

Люди ж родятся для тесного фоба

С черною ночью, с докукой дневной.

Но погруженный во тьму, он воскрес, пришел к людям. Истинное — вечно!

С 1984 года на родине поэта, в Вытегре, ежегодно в октябре стали проводится Клюевские чтения и праздник Клюевской поэзии.