Анализ стихотворения Фета «Какая грусть! Конец аллеи»

Стихотворение «Какая грусть! Конец аллеи…» пронизано элегической грустью – чувством, отчетливо заявленном лирическим героем уже в первой строке. «Конец аллеи» символизирует целый комплекс его сложных переживаний и ощущений: это и традиционная зимняя грусть, и намек на личный духовный кризис, жизненный тупик, и страх неизвестности, и сожаление об утраченных иллюзиях.

Во втором четверостишии мы наблюдаем развитие и усиление этого состояния путем изображения типичных штрихов унылого зимнего пейзажа – типичный фетовский

прием передачи чувств с помощью конкретных деталей. Так, перед нами возникает картина, отражающая все ту же утрату перспективы («На небе ни клочка лазури…»), душевную опустошенность («В степи все гладко, все бело…»), смутные безрадостные предчувствия («Один лишь ворон против бури // Крылами машет тяжело» – олицетворение беды, дурного предзнаменования). Особо отметим, что гнетущее состояние тяжести, тоски приобретает здесь всеобъемлющий характер – и на «небе» (вертикаль), и в «степи» (горизонталь).

В следующей части стихотворения этот скрытый синтаксический параллелизм (состояние природы – переживания

человека) становится явным («И на душе не рассветает, // В ней тот же холод, что кругом…») и усиливается мотивами сна и смерти («Лениво дума засыпает // Над умирающим трудом»).

Однако четвертое четверостишие по настроению, интонации контрастирует с предыдущими – в нем появляется мотив надежды на возрождение души, возвращение к истокам вдохновения («Опять душа помолодеет, // Опять родной увидит край»). Традиционно это связывается с романтическим образом «цветущей весны» – временем пробуждения и обновления природы.

Контраст переживаний лирического героя передается также на уровне синтаксиса – путем анафорических повторов («опять») в первом и четвертом четверостишиях. Обратим внимание и на то, что эти переживания содержательно противопоставлены в сознании самого героя как антитеза «ум – душа», «мысль – чувство»: «Лениво дума засыпает…» / «А все надежда в сердце тлеет…». Получается, что путь к возрождению лежит именно в плоскости души, в которой, несмотря на «холод», все же «тлеет» огонек надежды.

Наконец, в заключительной части стихотворения создается идеальный романтический образ «родного края» души, «где бури пролетают мимо, где дума страстная чиста». При этом особо подчеркивается, что край этот «зрим» лишь «посвященным» – то есть имеющим внебытовое мировидение, поэтически тонкое и, одновременно, философски глубокое восприятие жизни.

На примере этого стихотворения мы убеждаемся также, что поэтический мир Фета при кажущейся романтической традиционности сложен и неоднозначен. Например, образ «серебряных змей» вызывал разногласия толкований Н. Асеева, понимавшего его как извивающиеся ленты сухой снеговой пыли, поднятой поземкой, и В. Брюсова, которому они казались садовыми дорожками, протоптанными в глубоком снегу.

Данное стихотворение интересно еще и тем, что имеет иную авторскую редакцию, обладающую самостоятельным художественным значением. Стихотворение переработано, возможно, после критики И.С. Тургенева, который отверг все, кроме первых шести строк.

Сравним два поэтических варианта.

Первое четверостишие претерпевает изменение только в начальной строке: «Ты здесь грустишь… Конец аллеи…». Включение местоимения «ты» сообщает всему стихотворению особую доверительную интонацию, указывая на непосредственную обращенность к читателю, как бы отождествляя его чувства с переживаниями лирического героя.

Далее остаются без изменений только второе (пейзажно-панорамное) и последнее (обобщающе-итоговое) четверостишия. Остальные две части вообще исчезают – вместо них возникает развернутая пятичастная структура, основанная на приеме контраста, использовании антитезы:

А там в столицах – суетятся, –

Толпа прошла, толпа валит,

И кони фыркают и мчатся,

Швыряя снег из-под копыт.

Там ночи северной и вьюжной

Счастливцам злоба не страшна. –

Хор замер. – Над дубравой южной

Восходит южная луна.

И переполненный святыней,

В кругу жрецов и чистых дев,

Пред целомудренной богиней

Звучит молитвенный напев.

А здесь? – Но блеск однообразный

Былые раздражает сны, –

Я вижу в нем ковер алмазный

К нам подступающей весны.

Надеждой робкой сердце бьется:

Быть может, вновь, хоть невзначай,

Мне как изгнаннику придется

Увидеть запрещенный рай.

Как видим, образ большого города, шум суетной толпы противопоставляются, с одной стороны, зимнему покою природы («в степи все гладко…»; «блеск однообразный»); с другой стороны, – «молитвенному напеву», звучащему в душе лирического героя, его внутреннему миру грез, в котором «цветет весна и красота». Ведь именно в «блеске однообразном» фетовскому герою видится «ковер алмазный» весны.

В новом варианте появляется также романтический мотив изгнания («Мне как изгнаннику придется // Увидеть запрещенный рай»). Поэтому образ «родного края» предстает здесь уже как «запрещенный рай» – совсем нереально отдаленное, недостижимо идеальное состояние души. И это царство красоты становится еще более ценным и желанным. Не случайно в первом варианте «надежда в сердце тлеет», во втором же – «надеждой робкой сердце бьется».

Итак, перед нами лирическое произведение, в котором размышления и ощущения лирического героя Фета предстают в сложной системе параллелей и противопоставлений, что придает им особую поэтическую яркость, зримость, объемность.