Роман Ивана Гончарова «Обломов» – арена борьбы вечных идеалов с обыденностью жизни

Центральное звено романной «трилогии» Гончарова -«Обломов» – увидел свет в первых четырех номерах журнала «Отечественные записки» за январь-апрель 1859 года. Новое, давно ожидаемое в публике произведение автора «Обыкновенной истории» и «Фрегата «Паллада» было практически единодушно признано выдающимся художественным явлением. Вместе с тем в понимании основного пафоса романа и смысла созданных в нем образов современники сразу же разошлись едва ли не полярно.

Возникшие с появлением «Обломова» споры о нем не угасают

и по сей день. Одни критики и исследователи видят в характерах и конфликтах «Обломова» смысл по преимуществу социальный и временный, другие – непреходящий и общечеловеческий. Кто же ближе к истине? Для ответа на этот вопрос необходимо присмотреться к композиции произведения, учесть его творческую историю, своеобразие типизации в нем, а также познакомиться с гончаровской философией любви и ее отражением в романе.

Сюжетную основу «Обломова» составляет история драматической любви, а вместе с тем и судьбы главного героя – дворянского интеллигента и одновременно помещика к Ольге Ильинской, девушке с цельным

характером, одухотворенной, пользующейся несомненной симпатией автора. Отношениям Ильи Ильича и Ольги в романе посвящены его вторая и третья части из общих четырех. Им предшествует развернутая картина неподвижного петербургского быта Ильи Ильича и его воспитания в условиях родовой патриархальной Обломовки, составившая первую часть произведения. Главным в романе стал вопрос о том, что сгубило его героя, наделенного от природы «пылкой головой, гуманным сердцем», не чуждой «высоких помыслов» и «всеобщих человеческих скорбей» душою. Почему ни дружба, ни сама любовь, на время преобразившая было Илью Ильича, не смогли победить его жизненную апатию, приведшую Обломова в конце концов на Выборгскую сторону Петербурга – эту столичную Обломовку, где он окончательно погружается в духовный, а в итоге и вечный сон? И что сыграло в этом исходе решающую роль: воспитание и социальное положение Обломова или какие-то враждебные одухотворенной личности закономерности современной ему действительности? В какой, говоря иначе, части романа надо искать ответ на этот вопрос: в первой, с ее знаменитой картиной детства Ильи Ильича, или во второй и третьей, изображающих «поэму» и «драму» его любви?

Объяснение дает сам автор. «…Прочитавши внимательно написанное, – сообщал Гончаров после завершения первой части романа А. А. Краевскому, – я увидел, что все это до крайности пошло, что я не так взялся за предмет, что одно надо изменить, другое выпустить, что, словом, работа эта никуда не годится». Вынашиваемая художником в течение нескольких лет новая концепция «Обломова» была, наконец, реализована в июле-августе 1857 года, когда Гончаров в немецком городе Мариенбаде невероятно быстро, «как будто по диктовке», создал вторую и третью части романа, заключившие в себе отношения Ильи Ильича с Ольгой Ильинской и Агафьей Пшеницыной.

Сюда же передвигается теперь и композиционно-смысловой центр произведения, его, по словам писателя, «главная задача». Ведь только с признанием Ильи Ильича (в начале второй части «Обломова») в любви к Ольге возникает завязка, а затем и романное действие, отсутствовавшие в первом звене произведения. Здесь же появляется и совершенно иная, чем раньше, мотивировка жизненной апатии героя. Говоря Штольцу, что «его жизнь началась с погасания», Илья Ильич поясняет: «Начал гаснуть я над писанием бумаг в канцелярии; гаснул лотом, вычитывая в книгах истины, с которыми не знал, что делать в жизни, гаснул с приятелями, слушая толки, сплетни, передразнивание, злую и холодную болтовню, пустоту…».

По словам Обломова, в течение его двенадцатилетней жизни в Петербурге в его душе «был заперт свет, который искал выхода, но только жег свою тюрьму, не вырвался на волю и угас». Основная тяжесть вины за неподвижность и бездеятельность героя теперь, таким образом, перекладывается с самого Ильи Ильича на бездуховное общество.

Настойчивое стремление и умение акцентировать в «местных» и «частных» обстоятельствах и типах какие-то «коренные» для всего человечества мотивы и характеры – отличительная особенность гончаровского искусства типизации, в первую очередь обеспечившая произведениям художника непреходящий интерес. В полной мере проявилась она и при создании образа Обломова.

Проведший в лоне покойно-идиллического «образа жизни» детство и отрочество, Илья Ильич и взрослым человеком будет зависеть от его влияния. С поправкой на свои духовные, неведомые его предкам запросы («ноты, книги, рояль»), но в целом в патриархально-идиллическом духе рисует он Штольцу свой идеал семейной жизни: они с женой в деревне, среди «сочувствующей» природы. После сытого завтрака («сухари, сливки, свежее масло…») и прогулки вдвоем в «бесконечной, темной аллее» они ждут гостей, с которыми ведут неспешную искреннюю беседу, сменяющуюся вечерним «десертом в березовой роще, а не то так в поле, на скошенной траве». Не забыта тут и «барская ласка», от которой только для виду обороняется красивая и довольная ею крестьянка.

И все же не этот идеал увлечет Обломова во второй части романа, потребность, в глазах Гончарова, подлинно человеческая, захватившая душу героя с его глубоким и всепоглощающим чувством к Ольге Ильинской. Это потребность в такой гармонической «норме» поведения, при которой заветные мечты человека не противостоят его общественно-практическим заботам и обязанностям, вообще деятельности, но одухотворяют и гуманизируют их собою.

Как бы от природы близка к этой «норме», по мысли романиста, Ольга Ильинская, нравственное формирование которой было свободно от влияния сословно-ограниченной среды. В цельном облике героини органично слились черты конкретно-исторические с вечным началом христианско-евангельских заветов. Христианским участием мотивирован интерес Ольги к Обломову при знакомстве героев, сопровождает оно чувство Ольги в их дальнейших отношениях. Называя свою любовь к Илье Ильичу долгом, Ольга поясняет: «Мне как будто Бог послал ее… и велел любить». Роль Ольги в ее «романе» с Ильей Ильичом уподобляется «путеводной звезде, лучу света»; она сама – ангелу, то оскорбленному непониманием и готовому удалиться, то вновь приверженному своей миссии духовного воскресителя Обломова.

Высокая миссия Ольги на время вполне удалась. Сбросив вместе с халатом свою апатию, Илья Ильич ведет достаточно активный образ жизни, благоприятно отразившийся на его, прежде сонном, облике: «Встает он в семь часов, читает, носит куда-то книги. На лице ни сна, ни усталости, ни скуки. На нем появились даже краски, в глазах блеск, что-то вроде отваги или по крайней мере самоуверенности». Переживая с Ольгой «поэму изящной любви», Обломов выявляет, по мысли романиста, лучшие начала как собственной, так и общеродовой природы человека: тонкий инстинкт красоты (искусства, женщины, природы) как гармонии, верный в своей основе взгляд на «отношения… полов между собою», призванные завершиться гармоническим семейным союзом, глубокое уважение к женщине и поклонение ей.

Замечая в конце второй части, что Обломов «догнал жизнь, то есть усвоил опять все, от чего отстал давно», Гончаров вместе с тем уточняет: «Он усвоил только то, что вращалось в кругу ежедневных разговоров в доме Ольги, что читалось в получаемых там газетах, и довольно прилежно, благодаря настойчивости Ольги, следил за текущей иностранной литературой. Все остальное утопало в сфере чистой любви». Практическая сторона жизни (постройка дома в Обломовке, проведение дороги из нее в большое село и тому подобное) продолжает тяготить Илью Ильича. Сверх того, его начинает преследовать неверие в свои силы, а с ними и в чувство Ольги, наконец, в возможность реализовать в жизни подлинную «норму» любви и семьи. Как будто волей случая оказавшись на Выборгской стороне Петербурга, напоминающей герою идиллическую Обломовку, он все реже посещает Ольгу и в конце концов женится на своей квартирной хозяйке – Агафье Пшеницыной.

Крайне тяжело перенесенный обоими героями (Ольга испытала глубокое потрясение, у Обломова «была горячка») крах их любви изображен тем не менее Гончаровым как не случайная, но предназначенная человеку самой судьбой и поэтому общезначимая драма.

Сверхличная причина обломовской драмы придает неоднозначный смысл и идиллическим симпатиям Ильи Ильича, приведшим его на столичную окраину. Не одна слабость и робость героя перед высшей задачей человека, но и протест – пусть пассивный – против суетного существования Судьбинских-Волковых-Пенкиных выразился в решении Ильи Ильича остаться на Выборгской стороне Петербурга. И если «донкихотская борьба… с жизнью» – в ее активном проявлении – ограничилась у Обломова едва ли не единственным поступком – «громкой оплеухой» Тарантьеву, посмевшему грязно исказить отношения героя с Ольгой Ильинской, то сама реакция Ильи Ильича на эту низость («Вон, мерзавец! – закричал Обломов, бледный, трясясь от ярости»), действительно, в духе Дон Кихота.

Задолго до финала произведения Илья Ильич в разговоре со Штольцем заметил: «Или я не понял этой жизни, или она никуда не годится». По мысли Гончарова, Обломов действительно не понимает жизни, когда ведет себя в ней как наследник мягкосердечной, но инертно-покойной «обломовщины». Когда, угадывая заветную цель человека – нерушимую, одухотворенную и одухотворяющую все вокруг любовь и семью, – не проявляет той духовной и практической энергии, без которой достижение этой цели невозможно. Однако названная цель, по существу, не далась в «этой жизни» и неутомимо шедшему к ней волевому Штольцу, и самой Ольге Ильинской. Факт этот бросает иной свет и на Обломова. Личная вина героя все больше заслоняется его бедой. Главная причина изображения в романе драмы переносится с Ильи Ильича, в конце концов предпочевшего идиллический покой вечному движению, на бездуховную и бездушную общественную реальность, которая «никуда не годится».

Начало «в высшей степени идеалиста», действительно, свойственно герою «Обломова», хотя и в сопряжении с чертами патриархально-идиллическими. Присутствующие в романе параллели Ильи Ильича с Платоном, Гамлетом, Дон Кихотом объясняют нам, почему дружит с Обломовым Штольц и за что полюбила его Ольга Ильинская. В конце романа Ольга вполне согласится с характеристикой Ильи Ильича, которую даст здесь своему другу Штольц: «Это хрустальная, прозрачная душа; таких людей мало; они редки; это перлы в толпе!». Мнение это разделяется и автором «Обломова».

В самом деле: только ли личные слабости Ильи Ильича не позволили ему реализовать ту подлинную «норму» жизни, которая открылась герою после знакомства с Ольгой Ильинской? И только ли идиллическая «обломовщина» повинна в этом? Ответить на эти вопросы можно лишь с учетом гончаровского понимания участи гармонического «образа жизни» в условиях современной действительности. К горькому выводу о несовместимости этого идеала с новым «веком» писатель пришел уже в «Обыкновенной истории». В том же убеждается при знакомстве с господствующими в Петербурге понятиями и нравами и герой «Обломова». Столичное общество совокупно олицетворяют в романе визитеры Ильи Ильича в первой части, позднее – хозяева и гости тех гостиных и дач, куда привозит Обломова Штольц. Смысл жизни здесь сводится к карьере с казенной квартирой и выгодной женитьбой (чиновник Судьбинский), к удовлетворению пустого светского тщеславия (Волков), сочинительству в модном духе и на любою тему (Пенкин), накопительству и тому подобным «страстям» и целям. Объединенные, в свою очередь, обобщающим мотивом лжеактивности и суеты сцены и фигуры «петербургской жизни» в итоге создают образ существования, лишь на первый взгляд не схожий с бытом неподвижно-дремотной Обломовки. В своей основе и эта совершенно бездуховная жизнь – та же «обломовщина», но лишь на столично-цивилизованный лад. «Где же тут человек? – восклицает при полном одобрении автора Ильи Ильич. – Где его целость? Куда он скрылся, как разменялся на всякую мелочь?.. Все это мертвецы, спящие люди…».

Достижение подлинно человеческой «нормы» бытия затруднено, по мысли Гончарова, не только высотой этого идеала. Мощные преграды на пути к нему поставила сама современная действительность в лице основных наличных типов жизни: холодно-бездушной суетности, с одной стороны, и не лишенной известного очарования, особенно для усталой души, но зовущей лишь в прошлое идиллической неподвижности – с другой.