Роль женских образов в пьесе Горького «На дне»

В пьесе пять женских персонажей. Анна – жена Клеща, смиренно умирающая во втором акте, сердобольная и хозяйственная Квашня, молодая Василиса – жена хозяина ночлежки и любовница Васьки Пепла, юная и забитая Наташа и Настя, обозначенная в авторской ремарке стыдливым словом «девица».

В смысловом контексте произведения женские образы представлены двумя парами противоположных характеров: Квашня – Настя и Василиса – Наташа. Вне этих пар находится Анна, олицетворяющая в пьесе чистое страдание. Ее образ не замутнен страстями

и желаниями. Она терпеливо и покорно умирает. Умирает не столько от смертной болезни, сколько от сознания своей ненужности миру. Она из тех «голых людей», для которых правда бытия непереносима. «Тошно мне», – признается она Луке. Единственный аспект смерти, волнующий ее: «А там как – тоже мука?» Забитая, ни для чего не пригодная на этом свете, она напоминает вещь. Она не движется по сцене – ее передвигают. Выводят, оставляют на кухне, забывают. Так же, как с вещью, с ней обращаются и после смерти. «Надо вон тащить! – Вытащим…» Она ушла из жизни – словно реквизит унесли. «Кашлять, значит, перестала».

Не так с остальными.

В первой паре Квашня представляет смысловую доминанту. Она почти всегда по хозяйству. Живет от трудов своих. Делает пельмени и торгует ими. Из чего эти пельмени и кто их ест, – один Бог знает. Она пожила замужем, и теперь для нее что замуж, что в петлю: «Один раз сделала – на всю жизнь памятно…» А когда у нее муж «издох», она от счастья и радости целый день «просидела одна». Она и в пьесе всегда одна. Разговоров и событий касается краем, ее словно побаиваются обитатели ночлежки. Даже Медведев, олицетворение закона и власти, ее сожитель, беседует с Квашней уважительно – слишком много в ней нелюбопытного рассудка, здравого ума и скрытой агрессии.

Ее противоположность Настя – не защищена и доступна. Она ничем не занята, ничего не делает. Она – «девица». Она почти не реагирует на реалии окружающего мира. Ее разум не отягощен рефлексией. Она так же самодостаточна, как и Квашня. Горький имплантировал ей странный, не им придуманный мир «женских романов», скудную и бессмысленную грезу красивой жизни. Она обучена грамоте и поэтому читает. «Там, в кухне, девица сидит, книгу читает и – плачет», – удивляется Лука. Это и есть Настя. Она рыдает над вымыслом, который чудесным образом кажется ей собственной жизнью. Она напоминает маленькую девочку, которой приснилась игрушка. Проснувшись, она теребит родителей, требует эту игрушку себе. В нежном возрасте дети не отделяют сон от реальности. Это происходит позднее, в процессе взросления. Настя не только не взрослеет – она не просыпается. Ей наяву снятся эти кондитерские, безгрешные сны: «А леворверт у него громадный, и заряжен десятью пулями… Незабвенный друг мой… Рауль…» Барон покатывается над ней: «Настька! Да ведь… ведь прошлый раз – Гастон был!» Настя и ведет себя, как ребенок. Ткнувшись носом в действительность, она капризничает, горячится, швыряет об пол чашку, грозит обитателям: «Напьюсь вот я сегодня… Так напьюсь». Напиться – значит снова уйти от реальности. Забыться. Судя по косвенным намекам, Барон состоит при ней в альфонсах, однако и этого она не сознает. Лучи реальности только бликуют на поверхности ее сознания, не проникая вовнутрь. Однажды Настя приоткрывается, и становится ясно, что жизнь ее питается энергией ненависти. Убегая, она кричит всем: «Волки! Чтоб вам издохнуть! Волки!» Эту реплику она произносит в конце четвертого акта, и, следовательно, появляется надежда проснуться. Василиса представляет собой властное начало пьесы. Она – Афина Паллада ночлежки, ее злой гений. Она одна действует – все остальные существуют. С ее образом связаны криминальная и мелодраматическая интриги сюжета. Для Василисы нет внутренних запретов. Она, как и все в ночлежке, – «голый человек», ей «все позволено». И Василиса этим пользуется, пока остальные только разговаривают. Ей подарил автор жестокий и беспощадный характер. Понятие «нельзя» лежит за пределами ее нравственного сознания. И мыслит она непротиворечиво: «Наслаждаться – убивать, чтобы наслаждаться». Ее антипод Наташа – самый чистый и светлый образ пьесы. Наташу из ревности к Ваське Пеплу Василиса непрестанно бьет и мучит, ей помогает муж, старый Костылев. Срабатывает инстинкт своры. Наташа одна из всех верит и еще надеется, ждет не галантерейной, а настоящей любви, ищет ее. Но, к сожалению, география ее поиска происходит на том участке дна, на котором не покоятся груженные золотом испанские галеоны. Тусклый свет, доходящий «сверху, от зрителя», позволяет рассмотреть только рожи постоянных обитателей. Наташа никому не верит. Ни Луке, ни Пеплу. Просто ей, как Мармеладову, «идти некуда». Когда убивают Костылева, она кричит: «Возьмите и меня… в тюрьму меня!» Наташе ясно – убил не Пепел. На всех вина. Все убили. Это ее правда. Ее, а не Сатина. Не правда гордого, сильного человека, а правда униженных и оскорбленных.

Женские образы в пьесе Горького «На дне» несут серьезную смысловую нагрузку. Ущербный мир обитателей ночлежки благодаря их присутствию становится ближе и понятнее. Они как бы гаранты его достоверности. Именно их голосами автор открыто говорит о сострадании, о нестерпимой скуке жизни. У них есть свои книжные предтечи, на них сошлось множество литературных проекций из предшествующей художественной традиции. Автор и не скрывает этого. Важнее другое: именно они вызывают наиболее искренние чувства ненависти или сострадания у читателей и зрителей пьесы.