«Кузнечик и сверчок» (сопоставительный анализ переводов сонета Джона Китса)

Я очень люблю английского поэта Джона Китса, поэтому, когда я прочитала сонеты Джона Китса в оригинале и вариации их переводов, меня увлекла идея понять, почему при воссоздании содержания подлинника рождаются такие несхожие поэтические произведения; разобраться, насколько близки они к оригиналу как художественному документу. Сопоставление переводов на примере одного и того же стихотворения позволит наиболее четко определить авторскую позицию того или иного переводчика, его умение донести до читателя идейно-тематическую

направленность стиха, образность языка оригинала, особенности стихотворного размера, ритмики, интонации, а также само переводимое произведение.

Джон Китс — английский поэт-романтик, и поэтому следует сначала сказать об английском романтизме и месте Джона Китса в культуре Англии. Английский романтизм, возникший на рубеже XVIII и XIX столетий, в эпоху перехода от феодального строя к буржуазному, уже с самого момента своего зарождения представлял собой неоднородное течение. Разногласия отдельных групп романтиков привели к образованию различных направлений, среди которых можно выделить три основных: «лейкисты»

(поэты «Озерной школы»), революционные романтики, лондонские романтики. «Лейкисты» (Колридж, Саути) смотрели в прошлое, мечтали о возвращении вспять, к старым патриархально-средневековым формам жизни; революционные романтики (Байрон, Шелли) устремлялись вперед, к неясному еще для них идеалу будущего общества; лондонские романтики занимали срединное положение между этими крайними течениями.

Джон Китс, поэт-лирик, писавший на высокие темы любви, красоты и искусства, относился к течению лондонских романтиков. По своим прогрессивным политическим убеждениям он был близок Байрону и Шелли, а проповедь «чистого искусства» сделала его приверженцем поэтов «Озерной школы». Творчество Китса — сложное явление, занимающее особое место в истории английского романтизма.

Джон Китс родился в семье типичного представителя английского «среднего класса», и к той же среде принадлежал его опекун. Литературные наклонности Китса проявились очень рано — уже в школе он пробовал сочинять, к тому же Джон с детства пристрастился к чтению и увлекся греческой мифологией. Но опекун мальчика, человек весьма ограниченный, не оценил дарование своего питомца, и будущему поэту пришлось рано оставить школу. В течение четырех лет он был учеником лекаря, затем практикантом в лондонских больницах, ко занятия медициной не привлекали молодого человека: все его помыслы были устремлены к литературе.

Вскоре Китс познакомился с журналистом Ли Хантом, который ввел его в кружок либерально и демократически настроенной интеллигенции, к тому же Ли Хант одобрил первые стихи поэта и поддержал в намерении бросить врачебную практику. Китс оставил медицину, чтобы стать литератором. В мае 1816 года в либеральном журнале «Исследователь» был впервые опубликован его сонет «Одиночество», а в 1817 году вышел первый сборник Китса, куда вошли стихи, написанные им за четыре года. Наряду с поэзией Джон деятельно интересовался театром, он выступал и как театральный критик, и как драматург.

Наиболее плодотворными для его творчества были 1818 и 1819 годы. Он написал поэмы: «Изабелла», «Гиперион», «Канун св. Агнессы» и «Ламия». К этому же периоду относятся его оды: «К Фанни», «Греческой урне», «Соловью», «Осени», сонеты и лирические стихотворения.

Однако наряду с чисто эстетскими произведениями, где поэт пытается создать светлую и благополучную картину мира, Китс сочинял стихотворения, в которых звучали общественно-политические мотивы («О Мире»). Он призывал народы прислушаться к гулу грядущих событий и одновременно создавал теорию «воображаемой красоты», которая невольно уводила поэта от действительности. В этих противоречиях нашли отражение искания Китса, неуверенность и неопределенность его общественной позиции.

С 1819 года в мировоззрении поэта стали отмечаться значительные сдвиги. В его стихотворениях и поэмах все более явственно зазвучали трагические ноты, резкое осуждение неприглядной действительности современной ему Англии, а политические идеи либерализма потеряли для Китса свою былую привлекательность. В поэмах 1819 года его занимает уже не столько условная красота, сколько реальные силы, препятствующие человеческому счастью. Если в начале своего творческого пути Китс уверенно заявлял о том, что истина для него заключается в воображаемой красоте, «отменяющей» все иные соображения, то теперь он увидел бесперспективность и ложность своей былой эстетической позиции и безоговорочно осудил ее. Теперь культ красоты у поэта приобрел новое значение — в мире искусства он стремился сохранить те человеческие ценности, на которые, по его мнению, посягает враждебное им несправедливо устроенное общество. Смысл жизни поэт увидел в отстаивании реальной красоты, созданной людьми и природой. Он, подобно Байрону и Шелли, эволюционировал к реализму.

В 1820 году здоровье поэта резко ухудшилось, поэтому друзья настояли на его поездке в Италию; недолго прожив там, Джон Китс умер от туберкулеза в феврале 1821 года. Его литературная деятельность длилась немногим более пяти лет. Китс умер очень молодым, когда его мировоззрение, по существу, только начало складываться. Рассматривая поэзию Джона Китса и определяя ее место в истории английской литературы, мы должны помнить, что незаурядный талант поэта не достиг своего полного развития и что его творчество есть процесс незавершенный, оборванный.

На протяжении всего своего короткого творческого пути Китс охотно обращался к сонету и в совершенстве овладел этой сложной и строгой поэтической формой. Его сонетам присущи простота и легкость стиха, свидетельствующие о высоком мастерстве поэта и богатстве его языка. Словарь Китса замечательно богат определениями цветов и оттенков: «dark violet eyes» (темно-фиалковые глаза), «creamy breast» (кремовая грудь), «ivory» (цвет слоновой кости, перламутровый); выражениями, при помощи которых можно передать особенно точно вкусовое ощущение, звук, зрительное восприятие: «the stars look very cold about the sky» (очень холодно смотрят звезды с неба), «it keeps eternat whisperings around desolate shoris» (оно [море] хранит вечный шепот над заброшенными берегами). Стремясь как можно разнообразнее охарактеризовать явление, поэт прибегает к системе сложных эпитетов, сложных прилагательных, соединяющих несколько слов в одно, «milk-white» (молочно-бледный), «half-shut eyes» (полузакрытые глаза), «snow-clouds mist» (снежно-облачная мгла).

Сонеты Китса отличаются глубиной философской мысли и вместе с тем простотой музыкальной и гармонической формы. Ведущая тема его сонетов — преклонение перед красотой и благотворным воздействием могущественной и щедрой природы и искусства на человека:

Тому, кто в городе был заточен,

Такая радость видеть над собою

Открытый лик небес и на покое

Дышать молитвой, тихой, точно сон.

И счастлив тот, кто, сладко утомлен,

Найдет в траве убежище от зноя

И перечтет прекрасное, простое

Преданье о любви былых времен…

Китс раскрывает тему поэта, его творческого самосознания и отношения поэзии к жизни:

Когда страшусь, что смерть прервет мой труд,

И выроню перо я поневоле,

И в житницы томов не соберут

Зерно, жнецом рассыпанное в поле.

Когда я вижу ночи звездный лик

И оттого в отчаянье немею,

Что символов огромных не постиг

И никогда постигнуть не сумею…

Об огромном таланте Джона Китса говорит и поразительное богатство стихотворных размеров, форм, видов стиха. Из 66 сонетов Китса 45 следуют петрарковской модели (2 четверостишия, 2 трехстишия), 15 — шекспировской (3 четверостишия и двустишие), а 6 — так называемых «неправильных», когда рифмовка в катренах (четверостишиях) перекрестная или различная: во втором не та, что в первом.

Джон Китс значительно обогатил английский стих, сделал его более разнообразным, выразительным и гибким. Один из самых интересных сонетов Джона Китса — «Кузнечик и сверчок», написанный в декабре 1816 года во время, пятнадцатиминутного поэтического состязания с Ли Хантом на заданную тему. Китс написал стих быстрее, хотя впоследствии предпочел сонет Ханта своему.

On the Grasshopper and Cricket

The poetry of earth is never dead:

When all the birds are faint with the hot sun,

And hide in cooling trees, a voice will run

From hedge to hedge about the new-mown mead.

That is the Grasshopper’s — he takes the lead In summer luxury, — he has never done With his delights; for when tired out with fun He rests at ease beneath some pleasant weed

The poetry of earth is ceasing never;

On a lone winter evening, when the frost

Has wrought a silence, from the stove there shrills

The Cricket’s song, in warmth increasing ever And seems to one in drowsiness hall lost, The Grasshopper’s among some grassy hills.

Этот сонет интересен для исследования переводов и их сопоставительного анализа, так как на русский язык он переведен такими известными поэтами, как Б. "Пастернак, С. Маршак, О. Чухонцев, С. Сухарев и М. Новикова.

Чтобы провести сопоставительный анализ переводов, я сделала подстрочник — дословный перевод сонета:

Поэзия земли никогда не умрет:

Когда все птицы, устав от жаркого солнца,

Скрываются в прохладе деревьев, голос раздается

В живой изгороди свежескошенного луга;

Это голос кузнечика — он один слышен

В летнем зное, — он не может скрыть

Своего восторга; а устав от веселья,

Затирает под каким-нибудь приглянувшимся ему сорняком.

Поэзия земли никогда не прекратится;

Длинным зимним вечером, когда мороз

Рождает тишину, из-за печки раздается

Песня сверчка, все громче и пронзительней;

И кажется в этот вечерний час,

Что это кузнечик, спрятавшийся среди травянистых холмов

В этом сонете Ките необычайно полно и выразительно передал свое светлое восприятие вечного движения жизни и красоты природы. Он дает живую картину летнего дня, которую ощущаешь так же реально, как и уют жарко натопленной комнаты зимой, когда в полях бушуют метели. Звуковые, зрительные, осязательные впечатления сливаются здесь в единое целое. Поэт раскрывает в малом большое, видит прекрасное в самом обычном.

Выбор Китсом таких средств техники стиха, как переброс и параллелизм, усиливает восприятие основной идеи сонета о вечности бытия. Композиционно стихотворение распадается на две части. Синтаксический параллелизм (наличие лейтмотивов и перебросов в каждой части) взаимосвязан здесь со смысловым параллелизмом. Первая часть сонета рисует жаркий летний полдень, когда все живое замерло, притаилось, и кажется, уже ничто не может противостоять палящему зною. Здесь используемый Китсом переброс:

…голос раздается

В живой изгороди свежескошенного луга… —

с особой выразительностью выдвигает Кузнечика на передний план. Вторая часть устанавливает аналогию между воздействиями солнца и мороза на все живое. И опять автор употребляет переброс:

…из-за печки раздается Песня сверчка, все громче и пронзительней… —

подчеркивая свою идею торжества жизни. Заканчивается сонет словами:

И кажется в этот вечерний час,

Что это кузнечик, спрятавшийся среди травянистых холмов, —

образуя композиционное кольцо, тем самым усиливает философское утверждение Китса о вечном движении жизни.

Размер стиха сонета «Кузнечик и сверчок», написанного по канонической (петрарковской) модели (2 катрена и 2 терцета), — пятистопный ямб: строки четверостиший имеют мужские окончания, что свойственно для всей английской поэзии, а в трехстишиях — женские окончания у первых строк и мужские у вторых и третьих; рифма четверостиший — опоясанная (авва), трехстиший — авсавс.

Своеобразное ритмическое звучание сонета, его живая содержательность говорят об оптимистическом настроении автора. Рисуя неумирающую красоту природы, Китс противопоставляет «летний зной» и «птиц, уставших от жаркого солнца», Кузнечику, а «длинный зимний вечер», мороз и тишину — Сверчку. Поэт использует такие изобразительно-выразительные средства: метафору «from hedge to hedge» (в живой изгороди); сложное прилагательное «the new-mown mead» (свежескошенный луг); эпитет «there shrills the Cricket’s song, in warmth increasing ever» (раздается песня Сверчка, все громче и пронзительней), повтор олицетворений «The poetry of earth is never dead» (поэзия земли никогда не умрет) и «The poetry of earth is ceasing never» (поэзия земли никогда не прекратится) и олицетворение «the frost has wrought a silence» (мороз рождает тишину).

Пятнадцать минут творческого подъема поэта — и такое глубоко философское по содержанию, светлое по своему мироощущению, прекрасное по форме произведение.

А теперь обратимся к анализу поэтических переводов сонета «Кузнечик и Сверчок».

Перевод Б. Пастернака:

В свой час своя поэзия в природе:

Когда в зените день и жар томит

Притихших птиц, чей голосок звенит

Вдоль изгороди скошенных угодий? Кузнечик — вот виновник тех мелодий.

Певун и лодырь, потерявший стыд,

Пока и сам, по горло пеньем сыт, Не свалится последним в хороводе.

В свой час во всем поэзия своя:

Зимой, морозной ночью молчаливой

Пронзительны за печкой переливы

Сверчка во славу теплого жилья.

И, словно летом, кажется сквозь дрему,

Что слышишь треск кузнечика знакомый.

По форме перевод очень близок к оригиналу: каноническая модель сонета, опоясанная рифма в катренах, прием параллелизма, наличие перебросов (там же, где и в подлиннике), пятистопный ямб. Но идея произведения Пастернака, выраженная в строке «В свой час своя поэзия в природе» (то есть всему свое время, у каждого часа своя поэзия), не охватывает всей философской глубины сонета Китса. Однако благодаря использованию метафор «жар томит», «виновник мелодий», «ночью молчаливой», звуковому повтору в строке «изгороди… угодий!» перевод звучит образно и живо. Противопоставление образов выполнено с усилением контраста: «притихшим птицам» — Кузнечик, чей «голосок звенит», в морозной тишине — пронзительные переливы Сверчка.

По убеждению самого Б. Пастернака, «…дословная точность и соответствие формы не обеспечивают переводу истинной близости. Как сходство изображения и изображаемого, так и сходство перевода с подлинником достигается живостью и естественностью языка… Подобно оригиналу, перевод должен производить впечатление жизни, а не словесности». Очевидно, что этим его воззрением на проблему переводов — «производить впечатление жизни» — объясняется использование в переводе разговорных фраз «сыт по горло», «потерявший стыд». Лексически противоречива и характеристика Кузнечика: «певун» — и вдруг «лодырь, потерявший стыд». В сопоставлении «словно летом, кажется… что слышишь…» угадывается спокойное настроение автора, рисующего цепь знакомых событий. Перевод С. Сухарева:

Поэзии земли не молкнет лад:

Не слышно среди скошенных лугов

Сомлевших в зное птичьих голосов.

Зато вовсю гремит поверх оград

Кузнечик. Обессилев от рулад,

Он сыщет под былинкой вольный кров,

Передохнет — опять трещать готов,

Раздольем лета верховодить рад.

Поэзия земли не знает плена:

Безмолвием сковала мир зима,

Но где-то там, за печкой, неизменно

Сверчок в тепле стрекочет без ума,

И кажется — звенит самозабвенно

Все та же трель кузнечика с холма.

В этом переводе сохранены форма сонета (2 четверостишия, 2 трехстишия), рифма (опоясанная), ритм (пятистопный ямб) оригинала и даже мужская каталектика в катренах. Очевидно, переводчик стремился к более высокому классу точности, но, на мой взгляд, выбор мужских окончаний придает четверостишиям прерывистое звучание, они произносятся скороговоркой, поспешно, затрудняя смысловое и эмоциональное восприятие. Противопоставления «сомлевшие птичьи голоса» — Кузнечик, «безмолвие» — Сверчок представлены резкими шумовыми эффектами «гремит», «трещит», «стрекочет», что отвлекает внимание от основной идеи сонета.

Сравним строчки «Поэзии земли не молкнет лад» и «Поэзия земли не знает плена». Надо полагать, что это — параллелизм, поскольку автор строг в соблюдении форм и приемов оригинала, и тогда первую строчку следует воспринимать как утверждение вечности поэзии земли. Но как это увязывается со словом «лад»? Обратимся к толковому словарю.

Лад 1 — 1) согласие, мир, порядок; 2) образец, способ.

Лад II (спец.) — 1) строй музыкального произведения, сочетание звуков и созвучий.

О каком же «ладе», созвучии говорит переводчик, если главные образы Кузнечика и Сверчка, с одной стороны, — это символы «поэзии земли», а с другой стороны, Кузнечик «гремит»,, «трещать готов», а Сверчок «неизменно… стрекочет без ума»? Вывод напрашивается один: хорошее, емкое слово «лад» принесено в жертву рифме лад — оград.

В переводе Сухарева привлекают трехстишия своей легкостью ритма, благодаря чередованию женских и мужских окончаний. А звенящая аллитерация «з» (поэзия, земли, не знает, неизменно, без ума, звенит, самозабвенно, кузнечик) делает приподнятым настроение стихотворения.

Перевод О. Чухонцева:

Пока земля пребудет, не умрет Поэзия: когда в листве от зноя И птицы не поют — из травостоя Кузнечик свежий голос подает, Зачинщик дня, он мает свой черед И на лугу, где все ему родное, Знай опевает празднество дневное И честно отдыхает от забот. Нет, не умрет поэзия земли: Зимой, когда в ночную непогоду Вся тварь молчит, за печкою в углу Пиликает сверчок — тирли, тирли; И кажется сквозь теплую дремоту, Что свиристит кузнечик на лугу.

Переводчик сохранил форму, ритм, опоясанную рифму сонета первоисточника, передал смысл, но ему не удалось воссоздать образность. Стихотворение лишено поэтического очарования.

Сравним строчки: «Пока земля пребудет, не умрет Поэзия…» и «Не умрет поэзия земли». В них нет смыслового параллелизма: вторая не усиливает первую, поскольку наделена более глубоким содержанием.

Сопоставим следующую за каждой из них группу строк:

И птицы не поют —

… Кузнечик свежий голос подает…

И

Вся тварь молчит… Пиликает сверчок…

В этих сопоставлениях уже есть параллелизм, отражающий идею вечности поэзии земли.

Кроме этого, в стихотворении явные противоречия лексического уровня. Общий патетический тон произведения, усиленный словами «пребудет», «опевает празднество», нарушается разговорными «знай», «пиликает», фольклорным «тирли».

Так описывает автор Кузнечика: «зачинщик дня» (зачинщик, по толковому словарю, — тот, кто подстрекает начать что-нибудь неблаговидное) — и он же «опевает празднество дневное». Читаем далее: «И кажется… — что свиристит кузнечик на лугу». Уточним в словаре значение слова «свиристеть». Это значит «издавать свистящие звуки с шипением, скрипом».

Перевод М. Новиковой:

Прекрасному на свете нет конца.

Едва в палящий полдень присмирели

Пернатые — в стогу ли, на стерне ли

Вновь чей-то голос радует косца:

Кузнечик! он отныне за певца

На летнем торжестве — выводит трели;

Шалит, звенит, пока средь повители

Не усыпит прохладная ленца.

Прекрасному на свете смерти нет.

Едва мороз безропотную тьму

Сковал под ночь, — опять гремит запечек:

Сверчок! согрелся и поет, сосед;

И дремлющему кажется уму —

Не умолкает на лугу кузнечик.

«Прекрасному на свете нет конца», «прекрасному на свете смерти нет» — так М. Новикова перевела основную идею сонета Китса. Это — бесспорное утверждение, но далее автор копирует из оригинала отношения персонажей, противопоставляя «присмиревшим пернатым» Кузнечика, а «безропотной тьме» — Сверчка. И какой же из этого получается подтекст: Кузнечик и Сверчок — символы прекрасного, которое бесконечно, бессмертно. Анализируем далее стихотворный текст: пернатые присмирели, и Кузнечик — «отныне за певца», то есть, согласно толковому словарю, «с сего момента и навсегда»; но птицы лишь умолкли на какое-то время, да и Кузнечик «выводит трели», «пока… не усыпит прохладная ленца». О какой бесконечности здесь может быть речь? А обращение «Сверчок! согрелся и поет, сосед…» — не слишком ли фамильярное отношение к символу?

Почему Кузнечик и Сверчок — символы прекрасного? Что есть прекрасное, с точки зрения М. Новиковой? Данное стихотворение не дает ответов на эти вопросы.

Перевод С. Маршака:

Вовеки не замрет, не прекратится Поэзия земли. Когда в листве, От зноя ослабев, умолкнут птицы, Мы слышим голос в скошенной траве Кузнечика. Спешит он насладиться Своим участьем в летнем торжестве, То зазвенит, то снова притаится И помолчит минуту или две.

Поэзия земли не знает смерти.

Пришла зима.

В полях поет метель,

Но вы покою мертвому не верьте:

Трещит сверчок, забившись где-то в щель,

И в ласковом тепле нагретых печек

Нам кажется: в траве звенит кузнечик.

Отличительным по сравнению с подлинником и всеми вариациями приведенных выше переводов является выбранная автором шекспировская модель сонета: три четверостишия и двустишие, перекрестная рифма у катренов, чередование женских и мужских окончаний. Но эти отличия ничуть не разъединяют этот перевод с подлинником: на мой взгляд, именно С. Маршак наиболее точно передал настроение и основную идею сонета Китса.

Вовеки не замрет, не прекратится Поэзия земли…

Что есть поэзия земли? Это — вечное движение жизни. «Умолкнут птицы», обессилев от жары, — «мы слышим голос… кузнечика», нет, не «голосок», как у Б. Пастернака, а именно голос. Это — сила и мощь, это — торжество жизни. За знойным летом следует метельная зима, но не быть вечно «мертвому покою» — «трещит сверчок», выступающий символом жизни.

Поэзия земли не знает смерти —

не просто параллелизм, когда следующая за этим предложением композиция строк интерпретирует идею, высказанную выше, это — эмоциональное и смысловое усиление: поэзия земли противостоит смерти. Отсюда и общее торжественно-приподнятое настроение стиха.

К.Чуковский так охарактеризовал переводческую деятельность С. Маршака: «Его перевод есть, в сущности, схватка… единоборство, боевой поединок…» (с автором).

Как утверждает мастер современной отечественной школы поэтического перевода Г. Шенгели, «…идеалом является тождество перевода и подлинника. Тождество это неосуществимо, но максимальное приближение к нему не может не быть основной задачей переводчика… Точность может быть «смысловая»: сказано то же; точность может быть «стилистическая»: сказано так же; точность может быть «телеологическая»: сказано для того же».

В переводах С. Сухарева, О. Чухонцева дана смысловая точность, но нет звучности стиха, яркого образа. М. Новикова сделала «свободный» перевод идеи оригинала, сохранила стилистику, но допустила небрежность в своем родном языке.

Перевод Б. Пастернака — один из общепризнанных, и он, несомненно, интересен. И только перевод С. Маршака, на мой взгляд, являет собой диалектическое единство всех элементов, несмотря на некоторое отступление от формы.

Подлинник есть художественный документ, занимающий свое место в литературе данного народа, поэтому для воссоздания поэтического содержания необходимо прежде всего его понять, «понять до последнего слова, до любой мельчайшей детали; понять все его «что», все его «как», все его «зачем» надо в совершенстве знать свой родной язык, культуру своего народа, а также овладеть языком автора оригинала, проникнуть в его духовный мир, мыслить его категориями.

Работая над данной темой, я поняла, как трудна профессия переводчика, который, по словам В. Жуковского, является соперником переводимого поэта. В идеале переводчик должен угадать, «как и что сказал бы автор, будучи его соплеменником, и сказать так и то» (Шенгели).